В канун своего юбилея Людмила Гурченко пришла в гости к журналистам "Российской газеты". Перед беседой состоялся просмотр нового фильма "Пестрые сумерки", где актриса не только сыграла главную роль, но и выступила в качестве автора идеи, композитора и сорежиссера. Сюжет картины, в эти дни выходящей на экраны, навеян реальной судьбой талантливого слепого музыканта Олега Аккуратова, о котором не раз писала "Российская газета".
Российская газета: Как вы познакомились с Олегом?
Людмила Гурченко: Впервые мне о нем рассказал блистательный джазовый пианист Михаил Окунь, с которым я записывала альбом "Грустная пластинка". Олег - слепой от рождения, но одарен феноменально. Я видела киносъемки, где он, совсем малыш, играет Кабалевского, - мы потом использовали эти съемки в фильме. Ему пять лет, а он не просто берет сложнейшие гармонии - он понимает музыку, которую играет - он ее чувствует. Специальных нот для слепых он тогда еще не знал - он вообще ничего не видел. В три года подошел к пианино - и все: без музыки для него жизни больше нет. Слушал радио, пластинки - и тут же все это услышанное играл. Но он слепой, за ним нужен уход. И вот две самоотверженные женщины, учительницы, взяли на себя эти заботы: директор Армавирской специальной музыкальной школы слепых и слабовидящих детей Александра Кирилловна и Галина Николаевна - зав. по музыкальной части. Вот кто его сделал, учителя.
РГ: Сколько ему было лет, когда его привели к вам?
Гурченко: Шестнадцать. Меня поразили его предпочтения в музыке. Сейчас кругом рок, металл, поп - а он с детства влюблен в музыку высокого уровня, он для нее рожден. В классику. Замечательно чувствует академическую классику, прекрасно поет и играет джаз. Я всегда работала с очень хорошими музыкантами, но здесь уже не способный мальчик, а настоящий профессионал. Я с ним свободна, спокойна: мы слышим дыхание друг друга.
РГ: Расскажите о своем первом выступлении в дуэте с Олегом.
Гурченко: Это было в театре "Современник", где давали концерт в пользу больных детей. Пригласили меня, я сказала, что приеду с мальчиком. Маленькая сцена театра забита инструментами для рока, рояля нет, да его уже и некуда поставить. Миша Окунь притащил "клавиши". На сцене гремит рок, фальшивят так, что у Олега все лицо перекосилось - у него абсолютный слух, и он фальши не переносит. И торопят нас: давайте побыстрее, одну песню - не больше. Я объявила: Олег Аккуратов, из школы особо одаренных детей! Про слепоту говорить не стала. Мы с ним спели "Мороз и солнце, день чудесный...". А потом говорю ему: "Быстро, Олег, как только аплодисменты - играй без перерыва джаз!" И он как врезал - зал встал! Но пришла пора показать этот концерт в эфире - смотрим: нас вырезали! Вот такое отношение к инвалидам - они, понимаете ли, не в формате нашего телевидения! Так что настоящий его теледебют состоялся на юбилейном вечере у Эльдара Рязанова.
РГ: А как пришла идея снять об этом фильм?
Гурченко: Опять - случай. На дне рождения у Рязанова был гостем Михаил Швыдкой, он и сказал: "Люся, вы должны сниматься!" "А в чем? - спрашиваю. - Кого я буду играть в сегодняшнем кино - маму киллера? У нас и ролей для меня больше нет. Вся ставка на молодежь, и это прекрасно, но нашему поколению делать в кино нечего". И тут я подумала, что история нашей встречи с Олегом - и впрямь сюжет для кино. Поделилась с драматургом Олегом Антоновым - он написал сценарий. Но обстоятельства для кино сейчас - кошмарные. Денег мало. Режиссер, который согласился было снимать картину, за неделю до съемок отказался, а музыкальных режиссеров у нас теперь почти что нет. А дни идут, а солнце светит, а мы стоим. И тогда оператор картины Дмитрий Коробкин этот груз взял на себя, за что я ему очень благодарна.
РГ: В фильме судьба героя сложилась хорошо. А судьба Олега?
Гурченко: Его возили учиться в Америку. Купили ему рояль. Квартиру трехкомнатную ему подарили в Армавире. Была возможность, чтобы он снова продолжил учебу в Канаде - в школе, где учились Рей Чарльз и Стиви Уандер. Но отец не позволил. Мальчик остался в Ейске, и там зарабатывает семье деньги. Контакты с ним оборвались, и больше я ничего не знаю.
РГ: Это правда, что вы снимали часть фильма на даче Ленина?
Гурченко: Да, в Горках. Нам сняли чехлы с карельской мебели, а реквизит мы привезли из дома. Женщина, которая приходит убирать, даже позвонила в испуге: вас обокрали! А это мы все вывезли для съемок.
РГ: "Пестрые сумерки" - ваш первый опыт кинорежиссуры. Почему только теперь?
Гурченко: Я никогда не хотела быть режиссером. Для меня режиссеры - это Ромм, Райзман, Пырьев, Юткевич - величина, космос. Потом все стало мельчать, и теперь уже есть режиссеры, которые не знают, как работать с диалогами, с актером, с композитором. Мне предлагали картину после "Аплодисментов" - я отказалась. Для этого нужно иметь огромное здоровье, хороший авантюризм и умение обмануть, глядя в глаза: мол, для вас роль пишется, и актер там уже с ума сходит от счастья. А она не пишется, уже другого актера взяли. Этого я бы не смогла.
РГ: У вас был опыт общения с нынешними музыкантами - с Лешей Павловым, с Олегом Нестеровым из "Мегаполиса", например. Вы в прекрасной форме - продолжение будет?
Гурченко: Так мы и делаем. Ребята предложили в 1997 году спеть вместе, но ничего не получалось: мелодика была им непривычной. Я объясняю: этот ваш рэп Маяковский еще в 20-е годы прошлого века изобрел (рубит в стиле рэп): "гудит, говорит, молчит и ревет - юная армия: ленинцы... Ленин - жил, Ленин - жив, Ленин - будет -а-а-а! - жить!" И вот так мы с Лешей Павловым нашли общий язык. Как видите, я продолжаю, хорошие музыканты ко мне всегда хорошо относятся. Но в этом фильме я ничего ультрасовременного и не хотела. Мне предлагали: сон героини можно бы сделать более современным. Но извините, ведь это мой сон! Героине не 30, не 40 и не 50. Так что современное - это в следующий раз.
РГ: Ваша первая большая роль в "Карнавальной ночи" была потрясением, вас сравнивали с первыми мировыми звездами. Потом вы сыграли в нескольких картинах и надолго замолчали, пока не появился фильм "Старые стены". Там вас было трудно узнать - это была совершенно другая Гурченко. Чтобы найти в себе силы для второго дыхания - требуется мужество?
Гурченко: Больше, чем мужество. Нужно умение ждать, терпеть, ограничивать себя во всем. Отказаться от удовольствий, от радости жизни - чтобы после многих лет, когда ты никому не нужен, сохранить в себе готовность. Чтобы, когда прозвучит "Мотор!" - ты был готов к прыжку. А было действительно страшно. Началось все с феерического успеха "Карнавальной ночи", его нужно было продолжить. А тут назревал Всемирный фестиваль молодежи в Москве. В наглухо закрытую страну должны были хлынуть иностранцы - вот ужас! Я была убежденная патриотка, любила Родину, страдала, что не мальчик, что не могу за нее воевать. В школе рассказали про Зою Космодемьянскую - и я стала готовиться к пыткам, ходила босиком по морозу, думала: я должна все выдержать! Вот я так воспитана. А тут, перед фестивалем, началось что-то мне непонятное: вербовка юношей и девушек - чтобы следили и стучали. Меня тоже привезли на 7-й этаж гостиницы "Москва". Предлагали и квартиру, и помощь в срочном изучении языков. За что вдруг такие блага? - думаю. И отказалась. Наверное, что-то интуитивно почувствовала. Сказала: "Я очень люблю Родину, но этого, извините, не могу". И - началось. Сначала в газете появился фельетон "Чечетка налево". Я выступала в концертах - платили 45 рублей официально и 300 - в конверте. Я искренне думала, что так и надо, я тогда в этих "левых" делах не разбиралась - наивной была, людям верила. Признаю: совок! На таких фельетонах многие знаменитые артисты тогда пострадали. Я тоже после фельетона хлебнула сполна: и камни в спину швыряли, и Харьков от меня отказался: позорите наш город! А потом вызвали к министру культуры Михайлову, и он сказал прямо: фамилии такой в нашем кино не будет! Сотрем с лица земли. Я вообще не понимала, что делать. Соглашалась на любые предложения: в Ногинск, в Норильск, в тюрьмах выступала. А потом сменилось время - изменились политика, мода, кино, театр, интонация, герой. И вдруг меня, актрису, которая, считалось, ничего не умеет, кроме как петь и танцевать, стали пробовать на серьезные роли. Хотя за плечами были уже и "Рабочий поселок", и "Балтийское небо". И режиссеры, которые меня 10 лет не замечали, вдруг заулыбались: "Люсенька, я не мыслю картины без вашего участия!" Молчу, улыбаюсь и делаю свое дело... А теперь опять не нужна - наше поколение уходит. Хорошо, что я пою на эстраде - а другие, оставив после себя великие роли, уходили в нищете. Вот такая жизнь.
РГ: Блистательная жизнь, счастливая.
Гурченко: Да, счастливая: я мечтала быть актрисой - и стала ею. Я счастлива тем, что после долгого перерыва удалось взять второе дыхание. А будет ли третье, не знаю.
РГ: У вас всегда были прекрасные партнеры. Кто был для вас лучшим? И как играть в кино любовь?
Гурченко: Кино не театр, здесь не обманешь. В кино надо не играть другого человека - надо им стать. И партнер здесь очень важен. Мы с Олегом Борисовым могли годами не видеться, но прикоснешься плечом - и будто всю жизнь жили дыхание в дыхание. Или Никита Михалков - это такой партнерище! Прекрасный партнер был Андрей Миронов - с ним и репетировать не надо, без всякого текста работали как звери. Никулин - Ю.В., как мы его звали... Если бы не он, я не знаю, как бы я выдержала эту трудную картину, которую почти два года снимали, - "Двадцать дней без войны". Режиссер хотел снимать других актрис, но никто из них не смог, и он сказал, ладно, пусть будет она. Знаете, очень трудно сниматься, когда тебя не хотят. Не восхищаются, не любят. Хотелось развернуться и уехать. Не спала ночь, собрала все мужество, все вспомнила: детство, войну, трупы... Ладно, переживу! Я почти не общалась с режиссером, но по тому, что меня ни разу не переснимали, поняла, что я на правильном пути. И благодаря Ю.В. все получилось. У него потрясающая самоирония. Константин Симонов хотел, чтобы было сексуальней, и дописал мне фразу: "Обними меня - у тебя такие крепкие руки!.." Режиссер говорит: "Юрий Владимирович, сейчас Люся вам это скажет, и вы берете ее на руки". "Не могу, - отвечает Ю.В., - у меня грыжа". - "Как грыжа! На руки вы не можете - грыжа, в фас не можете - у вас уши торчат!!!" Я чувствую: что-то будет. Боюсь даже смотреть на Ю.В. Говорю свой текст: "Обними меня, у тебя такие крепкие руки". И уже вижу, Ю.В. злится. Он меня хватает и говорит: "Если бы ты знала, какие у меня ноги!" Я просто упала, и все хохочут, а режиссер весь в своем замысле: "Что вы смеетесь? Что он такое сказал?" Ю.В. - артист от Бога, клоун, дипломат, умен, эрудирован, все знает. Видите, я не могу сказать, что он - был. Он - есть, он - чудо.
Или Олег Басилашвили - это же радость! Я хоть поняла, что такое интеллигент. Интеллигент - это человек, который не замечает твоих промахов. Я была замужем за Борисом Андроникашвили, он сын Бориса Пильняка и Киры Андроникашвили. И вот, когда Кира Андроникашвили приехала в Москву, я варила ей кофе. Налила, потом подогрела, снова налила. Ну, не знала я, что такое кофе. У нас в Харькове ни кофе, ни чай мы не пили. Папа говорил: только молоко! А тут - кофе. Кира мне ни слова не сказала, пила этот жидкий кофе. У таких людей я училась жить. Понимать то, что мне не было дано. Вот такой человек Олег Басилашвили - поразительный, терпеливый, деликатный, тонкий. У нас было взаимопонимание на уровне души - обожание. И это перешло на экран. А потом годами не видимся...
РГ: На радио "Культура" вы читаете свою книгу "Мое взрослое детство". Расскажите, как вы взялись за перо.
Гурченко: На съемках "Сибириады" я рассказала немножко про своего папу. Андрон Кончаловский послушал и посоветовал: "Напиши книжку". А я раньше не писала. Написала. Ручкой. Андрон уехал в Америку. Я говорю Никите: "Хоть ты прочти!". "Э-э нет, я написанное ручкой не могу. Перепечатай". Нашли мы машинку без двух букв, напечатали, а потом я всей той же ручкой вставляла недостающие буквы: "о", "а"... Никита прочел и сказал, чтобы я это прочитала его папе. И я прочитала Сергею Владимировичу три главы. Сергей Владимирович говорит: "Н-Никита, т-ты заверни м-м-мне это..." - и отнес в журнал "Наш современник". Там сходу взяли. И я благодарна семье Михалковых за эту идею и за помощь.
Книжка вышла в журнале, успех был очень значительный: я получала по сто - сто пятьдесят писем в день. Стали поступать и предложения снять по этой книге фильм. А я думала: "Ну, а кто папу сыграет? Ведь некому же!". И отвергала все предложения.
И вот недавно на радио "Культура" давала интервью. После передачи меня окружили сотрудники радио и стали уговаривать прочитать в эфире мою книжку. А я никогда ничего на радио не читала. Отказалась: "Не смогу!". И вдруг один грандиозный человек ювелирного устройства Виталий Вульф твердо мне сказал: "Люся, вы должны это сделать". И Люся, как бобик, ответила: "Хорошо".
Через три дня я уже сидела в большой студии. И я поняла: это совершенно новая для меня сфера: надо реконструировать жизнь. Заново ее прожить. Вернувшись в себя - шестилетнюю, восьмилетнюю, десятилетнюю. Надо сохранить характерность речи каждого персонажа. Тети Сони: "Леля, вы, наверное, там, в Москве, кому-то дали двадцать пять тысяч, чтобы Люся попала в кино? Если такие, как Люся, будут сниматься в кино, - скажите, Леля, так что хорошего теперь в кино можно увидеть! Прямо самасшедший дом!". И главное - папину речь: "Бувало иду по Сумскою - из усех окон выглядают: "Здрасьте, Марк Гаврилович!" А Лелю - ее не любят. Работник она хороший, я ж не против. Но человек - Яга, ну чистая НКВД!"
Все это надо было сохранить. По-моему, получилось. Вы послушайте. Я ничего лучше, по-моему, в жизни не сделала. Но это мне дорого далось. Я плакала, когда вспоминала свой отъезд из Харькова в Москву. Папа сказал: "Леля, ты едь одна, я боюсь - не выдержу, заплачу и все вам испорчу. Машина отъехала, и еще долго я видела своего папу в полосатой пижаме, около него стояли наш пес Тобик и кот Мурад с облезшим хвостом. И еще долго мелькал папин платок...
